И с каждой осенью я расцветаю вновь;
Здоровью моему полезен русской холод;
К привычкам бытия вновь чувствую любовь:
Чредой слетает сон, чредой находит голод;
Легко и радостно играет в сердце кровь,
Желания кипят — я снова счастлив, молод,
Я снова жизни полн...
А. С. Пушкин
Сегодня у Аллы Липницкой день рождения.
А завтра — ну, послезавтра, в крайнем случае через неделю, — день рождения у сирени.
Алла говорит, что чувствует почти мистическую (а скорее природную) связь с сиренью: расцветает, исполняется новых сил в пору расцвета сирени — и ровно каждый год болеет и теряет силы, когда сирень отцветает...
* * *
Из прошлого, как взрыв иллюминаций, К тому же за окном большим вагона Плывут громады вспененных акаций От перегона и до перегона. Весь путь плывут, до самого до Киева, Из Сум через Амбары, Конотоп, И местность и русалочья, и Виева Меня своей едва ли признаёт. Я жизнь ловлю как будто в отдалении, Хочу туда, но слиться не могу, И сердце жжёт весеннее кипение, И конь плывёт, как в лодке, на лугу. И я сама плыву, и мерность прошлого На рельсах потихонечку шуршит, Как много было разного, хорошего, Как сердце в майском поезде болит!
3 июня 2010
Это стихотворение Алла написала после прошлогодней поездки в Сумы — впервые за 15 лет со времени её отъезда в Израиль в 1995 году.
Но сейчас наша пора — уже засиреневели кулачочки у моей аллеи:
И расцвела уже дурочка-веточка — ближняя абрикосовая, она каждый год цветёт раньше всех — прижавшись к тёплой стене кухни, защищённая от ветров:
И вот-вот зацветут остальные ветки:
И уже зацветают нарциссы:
А ещё мы выпустили новый «поэтический побег» — новую книгу стихов Аллы. Она называется «И свет у каждого лица» — и тоже вся сиреневая:
...Я так люблю их вместе, всех, И свой нечаянный успех: Сестру, любимого, подругу, И дальше, и ещё, по кругу, И маму, наконец, отца, Слова у детского крыльца... Вокруг сирень, её пыльца... И свет у каждого лица.
И фотография на обложке — из той майской поездки.
Помимо поэтического таланта, у Аллы есть одна удивительная личностная черта: способность поворачивать любое человеческое лицо к свету. Много раз убеждалась: самые «сложные» (да чего там экивочничать: самые неприятные) люди, встречаясь с Аллой, вдруг оборачиваются самой светлой своей стороной — словно подставляют лицо и руки ласке тёплого солнечного луча.
Вот начальные и последние страницы свёрстанной книги.
А вот моя вступительная статья, иллюстрированная фотографиями из семейного архива Аллы.
ПРЯМО РАЯ
Виде Адам ангела изринувша и затворивша божественнаго сада дверь, воздохну вельми, седе же прямо рая и свою наготу рыдая плакаше: «Увы мне, прелестию лукавою увещанну бывшу и окрадену и славы удалену! Увы мне, простотою нагу, ныне же недоуменну! Но о раю, ктому твоея сладости не наслаждуся...
Творцы бывают первичные и вторичные. При этом в слове «вторичный» нет негативного оттенка: просто материалом для вторичного творца (в отличие от первичного, работающего непосредственно с «плотью мира») являются культура и литература, то есть чужие тексты, им впитанные, переработанные, творчески переосмысленные и «освоенные».
Различить эти два типа творцов очень легко: при чтении вторичных (среди которых есть и большие поэты: понятия «гений» и «первичный творец» — не «взаимопокрывающие», масштаб личности и таланта может быть разным, гений может быть вторичным творцом, и наоборот) видишь культурные слои и пласты, приёмы и блестящие пассажи, яркие, свежие, острые образы, неологизмы, небывалые тропы... «мастерскую писателя», «жреческий храм», трибуну, башню из слоновой кости и из чёрного дерева, рабочий кабинет или библиотеку...
При чтении первотворца ничего этого не замечаешь — настолько из его текстов буквально выпирает живая плоть мира — запахи и цвета, звуки и ощущения, — шуршит песок, пружинит глина, переворачивается жирными пластами земля, «спокойно дышат груди» морей и рек, перемещаются массы воды и воздуха, веют ветры...
Первичных творцов — чрезвычайно мало, они пишут «сразу предметами», как свифтовские мудрецы, носившие в заплечных мешках все необходимые для беседы вещи, — почти минуя «литературу», напрямую работая с «материей».
Между словом и миром у них — нет посредника, связь не тройная: слово=культура=предмет, а двойная: слово=предмет.
Алла Липницкая — первичный творец.
Как некогда Адам, художник-первотворец даёт имена вещам — впервые. Ещё никто не называл предметов, они безымянны, имеют лишь звук или цвет, аромат или вес, теплоту или шероховатость, остроту или вкус:
...Помню кушаний свежеприправленных Новизну в недрах старого дома, Чую запах таинственный брома Из запасов лекарственных маминых. Не могу перечислить и малости Всех травинок, улыбок и запахов, Клавиш стёртых и встроенных клапанов, Всех буфетов и книжек растрёпанных, Тьму альбомов, роскошных картин... («Я тоскую по Грише Островскому...»)
Самые абстрактные понятия одеты в плоть — они осязаемы, ощущаемы, ощупываемы, слышимы и зримы:
Сыпучесть отсыпана с горкой, Текучесть сполна налита. И рана, покрытая коркой, Давно никому не видна.
Живительна живость живого, Смертельна сырая тоска. И мощной корзиной улова Порог отделён от песка.
Раскроется слабость соцветий Под пыткой стеклянной ума. И сильный порывистый ветер Себя исчерпает до дна. («Ветреный день»)
Всё произрастает, имеет корни, переплетаясь и перевоплощаясь:
Я иду то прямо, то по кругу, Никому по ходу не служу; Просто в мою пишущую руку Всё, что есть во мне, переложу.
Заберусь в лесистые слова, Отдохну на обречённых точках — Разнесёт небесная молва Жизнь мою, как птичьи крылья, в клочья.
Клочья превратятся в облака, Что прольются над землёй любимой, И цветущей пальмой или сливой Станет моя правая рука. («Я иду то прямо, то по кругу...»)
Всё дышит, ветвится, карабкается, бегает и живёт, взаимоотражаясь и пристально всматриваясь в иную форму жизни — в поисках сходства: «Взбираются цветы, как акробаты, / Как ящерицы, по уступам гор», а «горы раздулись, как дыни», а «Махаон — это жизнь и бессмертье, / Превращенье из крылышек-крапинок — в кожу, / А из кожи — в цветок под названьем бессмертник», а «Луч солнца ручной и прыгучий, как белка, / А солнце само — как желанный орех. / Цветочных часов разноцветная стрелка / Равно и светло указует на всех»:
Из недр кустов Рождается баллада. Надёжность слов — Из их живого взгляда. И светлый тон небес В нагромождение ветвей пролез. Тепло и нереально Каплет дождик. И, отпуская вожжи Времени, по коже Мороз огромной жизни пробежал. А ближний куст на цыпочки привстал, Чтоб дотянуться до меня и рассмотреть, Легко ль мне жить, самой кусту на треть. («Из недр кустов...»)
Рай не утрачен, он осязаем и плотен, растителен и не затворён:
Я даже не знала, что рай — он в лесу, Так близко — и рай расположен у Цфата. И что, как попытка прожить на весу, Дорога бежит мимо рая покато.
Весь рай — это сосны, склонённые вверх, Ползучие травы — большие участки, И полностью сверху отпущенный грех, И только друг к другу растений участье.
Такая сквозная, совместная связь, И свет так упорен, кусты огибая, Что можно нырнуть в него, тоже светясь, У Цфата, у врат незатворенных рая.
Он воплощён — закреплён в памяти, «дан в ощущениях», в этих непрерывных переходах всего во всё, в буквальном смысле слова пере-во-площениях — переходах из плоти в плоть, — пере-катываемых на языке, пере-ворачиваемых пальцами, пере-листываемых (бумажно-произрастающих), пере-путываемых и пере-живаемых (пере-ливаемых из жизни в жизнь: из разных «прекрасно-несовместимых», но чудесно совмещаемых мгновений, пространств, отечеств, эпох, форм и тел):
Прошу, войди в забытый дом, В тот дом, душистый, сочный, свежий, Большой, как ком цветочно-снежный, Разрезанный впотьмах ножом. Ножом из памяти стальной, Как нержавейка, беспристрастной, С дразнящим зло в разрезе красном Вишнёвым вкусом жизни той. Ты там отыщешь по углам Проекции от глаз открытых И множество, плющом увитых, Из прошлых жизней телеграмм. Возьми их в руки и читай, Там, где обрывки слов и листьев, Где память переходит в рай, Где дом и сад живут, как мысли. И слёзы, как плоды, повисли. («Прошу, войди в забытый дом...»)
Дом и сад — как локус и проекция рая-мира, форма его произрастания. А ещё — небеса:
А ещё — небеса. И деревьев толпа, И песка беззаботного целая куча. Птицы песни поют, ну почти что у лба, — Мир, который влюблённости больше и лучше.
Небеса, деревья, птицы — мир у самого лба, точка перехода «памяти в рай» — неуловима, ни малейшего шва или зазора между миром и словом: слово равно памяти, память равна любви, любовь равна миру, мир равен слову, а слово — миру:
Светятся стрелки конкретных минут: Песня звучит, и деревья растут, Дети, играя, сбивают коленки, Дерзко ползёт, извиваясь по стенке, Ящериц двух безрассудный детёныш, — Разве увидишь всё, разве упомнишь? Слово моё — это только попытка Быть, как они, и всеядной, и прыткой: Сходу учуять свободу движенья, Общего замысла дать отраженье, Расположиться в намеченной нише, В заданном месте, не ниже, не выше.
Простая арифметика, простая геометрия, простая алгебра с гармонией — всё, что снаружи, равно тому, что внутри, и наоборот:
Сначала казалось: у берега птицы, Потом показалось — невинные крысы, А как оказалось — бесстрашные крабы... За нами — кафе, рестораны и пабы, А перед — чуть звёздные тёмные выси, И море, и море шумящее длится. <...> А морю не важно, кто будет здесь в будни, Не важно ни время, ни место, ни дата. Уютно и страшно! И сердце, как ходики, Внутри отмеряет, что видит снаружи. ...Полоску, где крабов спешат луноходики, Вода заливает, то шире, то уже. («Сначала казалось: у берега птицы...»)
И вся райская сладость мира — но о раю, ктому твоея сладости не наслаждуся — испробована, явлена в слове, преизбывно дрожит на языке и в языке. Подлинная поэзия — мироточива. Древнерусское слово «прямо» означало «напротив»: изгнанный из божественного сада Адам плакал у его затворённых ворот, обратив свои взоры на утраченный рай. Алла Липницкая носит весь свой рай с собой — точнее, в себе: не в заплечной даже котомке — в сердечной сумке, не расплескав ни капли, не забыв ни малейшей малости. И размеры его точно совпадают с контурами любящего и памятливого сердца: не шире, не уже мира, не в стороне от него — прямо рая, в его центре: не ниже, не выше.
Алла, с днём рождения, дорогая!
Музыкальный киоск
Ну что? Как говорила бабушка Маруся — танцы до отрыва головы?
