При оформлении всех страниц портала использованы элементы египетской фрески "Сцена охоты в Нильских зарослях">>>.Калитка в садАнна БеликовичПогружение в Кольчем"Стоило лишь переставить акценты...
Собственно, я – только этим и занят"
Какая-то совершенно удивительная книжка вышла в издательстве "Дальнаука"*. Настолько удивительная, что не хочется "ахать" и "охать" от восторга над ее "амурскими объемами, наполненными солнцем и снегами", а хочется просто ее читать. И просто молчать. Ей-богу, пусть каждый читатель помолчит по-своему, сам с собой, комментарии здесь бесполезны. Потому что это голый интим. Интим настолько внутренний, что как-то неудобно про него говорить, да и обнажать его еще больше вообще невозможно. Как назвать – роман в стихах об одиночестве? Поэма об откровенности жизни?.. Наверное, лучше всего сказал сам автор: "Не хочу знать предела души...".
Сюжетец прост. Горожанин-интеллигент, решая свои кризисы "индульгирования", устраивается на временную ставку в хабаровский институт. Устраивается не по специальности, не по рангу, соблазнившись обещанными "дальними командировками". Сначала его берут в зимнюю экспедицию на аэросанях по Амуру для проведения измерений, а затем он соглашается подежурить две смены на стационарном посту института, расположенном в глухом поселении ульчей Кольчеме. Там, в избушке стационара – бывшем шаманском доме – он живет отшельником зиму до начала навигации, ведет гидро- и метеоизмерения и пишет дневник... стихами, которые как бы и не стихи, а ритмизованная проза. "Пространство замерло, и "путь" сам прекратился. Тут только день за днем: – Возможность созерцанья... И даже не предметов, а их образов, которые менялись непоправимо быстро, а выводы – навряд ли существуют". Вот, казалось бы, бесхитростная канва поэмы. Что-то вроде знаменитых пост-кастанедовских романов о жизни европеоидов в заброшенных племенах и традиционных обществах, с погружением сознания в другую реальность. Казалось бы, избитый сюжет, только на российский дальневосточный манер: тут и неясные легенды, и волшебство, и мистика какая-то преужасная, когда жизнь нашего "пришельца" в Кольчеме обрамляется нелепыми смертями двух любимых им собак (взяли на себя судьбу, предназначенную обитателю шаманского жилища). Да и знакомо это всем нам, полевикам, до боли – у каждого есть свой кольчем, и не один.
Только вот всё это – как бы и не сюжет, а так, что-то с трудом просматривающееся в избыточном, засасывающем читателя повествовании, состоящем из постоянного диалога автора со своим подсознанием, диалога с памятью. Может быть, впервые в литературе (!) автору удалось столь четко отразить внутренний мир человека в том виде, как он переживается им самим, – дискретный поток сознания, поток втекающих в человека образов внешнего мира, прерывающийся обрывками памяти других – своих и чужих путешествий, неясными заготовками и отголосками мыслей, почти не сформулированными идеями и ощущениями. Мысли качаются отблесками, возвращаются эхом, бессвязными ниточками оплетают изображение закачивающейся в тебя реальности. И несть им числа, этим бликам и оттенкам бытия – как бликам на глади Амура. И странный, так и оставшийся некой загадкой, размытым пятном – Кольчем. Мир зыбкий, как дымок от шаманской трубки, то вдруг ясный и кристально чистый, то смутный и тоскливый...
Классики "духоборческой" литературы считают, что в современных способах коммуникации существует лишь одна форма, при которой человек может войти в состояние повышенного осознания, когда мир "втекает в него беспрепятственно" и может быть постижим сразу, синтетически, без заумных рассуждений и рефлексирования. Этот способ – поэзия. Читая книгу Владислава Зубца, пожалуй, я бы с этим согласилась. Это не просто поэтическое изложение действительности, это какой-то совершенно особый, "полетный" взгляд на мир. Это такой поворот литературы, когда на поставленные вопросы нет ответов, а созерцание бытия не просто созерцание, но и выработка качественно нового состояния постижения действительности. "Замена личности – так это называется. И не заметил бы, не трогая Амура, настолько это вкрадчиво и властно".
Не знаю, нужна ли на такую книгу рецензия. Хочется просто брать выдержки из нее целиком. "Ходил и трогал тени при луне. Бесплотные, но ведь – Никто не гарантирует? И как стоят! Понять их невозможно. Тут допустимо только удивляться".
Вы думаете, главное достоинство книги – такой странный стиль, "дневниковость"? А вот и нет. Сам автор отвечает нам, что нет. Ведь он не удержался – в самой поэме поделился с нами историей ее написания (кстати, виданное ли дело в поэмах?). Написав "охапку дневниковой поэзии", он стал проверять на знакомых – и... "суммарный результат был предсказуем. Читатели впадали в летаргию. Порою забывая, о чем вообще шла речь". И тогда поэт выкинул весь хабаровский материал, потому что понял, в чем смысл.
Смысл – погружение в Кольчем. Погружение в Дракона. Дракон многоголовый – образ в поэме многозначный, появляющийся в разных, самых неожиданных ситуациях. Это и непривычный поэту избяной быт, который постоянно возрождается новыми задачами: "срублю очередную голову у быта, и – на лежанку, где пурга за стеклами" (дракон бытовой), и нижнеамурские торнадо, валящие просеки в лесу (дракон географический), и тот Великий Дракон, с которого берет начало родословная народов "Ха", исчезнувших в печи времени (дракон этнографический), но главное – это непонятная темная первобытная сила народа, его корни, его истоки, его внутренняя невообразимая сущность, которая и пугает, и манит, и властно захватывает тебя целиком. "Наверно, сами бабки не смогли бы тут что-то объяснить". Это просто воспринимается спинным мозгом.
Кольчем – реальный и обобщенный образ всех затерянных дальневосточных поселков, "древней Москвы, Помпеи, Баальбека". Первозданный, неухоженный, "неолитический", притягательный этим неолитом, и в то же время не умещающийся в рамках неолита. Затаившийся, недоверчивый, не любящий расспросов, туристов и всех тех, кто скользит не погружаясь. Шаманский дом, преображенный в научный стационар – с бутыльками и колбами, тотемная листвянка в огороде, избыточные картины оцепеневшего быта, совсем не подкрашенные столь знакомыми нам розовыми слюнями ахающих любителей "глубинки": драки, пьянки, безденежье, убийство собак, хитрость стариков, всё как-то проще и бездумней. "Кольчем убог, упадочен и дряхл".
И тут-то мы и сталкиваемся с самым огромным парадоксом книги, ее самым большим открытием и, не побоюсь сказать, самой великой сущностью новой литературы, которую нам предлагает Владислав Зубец. В том-то всё и дело, что, несмотря на всю видимую бедность быта, зубцовский Кольчем гипнотизирует. Весь текст о нем – сплошное наваждение. Жизнь в нем бедна, но не сера, не пуста, она полна волшебных открытий, общения с незримыми беззвучными силами, и даже усталость автора от кольчемских "неясных продолжений" не ввергает его в отчаянье, а задает "программу": стать летописцем этой тайны времени.
"Да, я уже другой: Акценты смещены... Кольчемец я, кольчемец... Какое-то смещенье реализма? Допустим, что-то было. Я даже знаю, что: – Наверное, закат, свеченье кубометров... Похоже, что я начал менять ориентацию: – Сознанье не участвует? И, может быть, отшельники – младенцы бесконтрольные, сюрреалисты жизни. Кому стихи даются как погода".
Как всё это назвать? Может быть, вслед за автором, "персональной этнографией": он положил начало "чему-то, что за фигурной скобкой неолита". Постижение другого смысла жизни: "Здесь что-то дозревает, вероятно". И открытие нового жанра: "Я наведу порядок в новой лирике. Кольчем откорректирует и уберет все лишнее. А лишнее как раз, пожалуй, этнография, которой безуспешно избегаю".
Да, вдруг оказалось, что это совсем не этнография – не та, "односторонняя этнография", в которой музейные домыслы, предвзятости и фантазии, завернутые в терминологические конструкции, фальшь выставок, статей и диссертаций (где "севены на витринах – как зверьки в аллее"). Это жизнь – пахучая, пьяная, безжалостно грязная и трагически чистая, ею можно жить или не жить, но нельзя описывать равнодушной научною или ернической журналистской строкой, нельзя выдавать на-гора для получения премий и званий, для зарабатывания пресловутого индекса цитирования ("вынь да положь блистательные цели"), для подпитки скандальных сплетен одной загнивающей цивилизации о другой умирающей цивилизации (а на самом-то деле, наверное, и термины эти давно устарели...).
Потому поэт и не ведет расспросов – как полагается в романах "традиционщиков", открывающих новую реальность. "Дракон давно уже бессилен", но... Дракон, "хоть и дряхлый, может и проснуться, чтоб наказать нахала". Этнографические расспросы – неуместны: "Перед Кольчемом совестно. Перед Драконом, домом". И ставит всё на нужные места: да, все эти интимные вопросы – не дело посторонних. Их "нельзя касаться чьими-нибудь пальцами". Истинная этнография – только та, что проистекает из самого народа, что записывается им самим, и только народу решать, что может он открыть для мира, а что взять с собой в могилу.
Поэтому и поэма – хоть и летопись, но не познавательное чтенье. Хотя тут есть даже и научные ссылки – например, на "Этногенез и биосферу" Л.Н.Гумилева. Рассуждения: "ландшафт определяет и влияет – кольчемцы, например, ихтиофаги". Определения: культура тальниковая, культура свайная. Теория: "ландшафты формируют сосуды душ народностей. Напитки отличаются своим особым "привкусом". Сосуды постепенно наполняются: – Хрустальные, бесценные, незримые...". И заключение для Кольчема: здесь "история недвижна – Черный Дракон дремал... И привкус выдыхался". Ну чем не емкая формула процесса?
Структура книги – как в классической поэме: цикл. Текст о "неподвижном" Кольчеме царствует посередине, а сначала и в конце идут динамические куски, полные восклицаний, событий. Движение, как это и проистекает из темы книги, связано с Амуром. Пролог – преддверие Кольчема: "ледовый поход" на аэросанях, представляющий самостоятельное блистательное поэтическое произведение – "соцреализм о научниках", с торосами, ледяными пузырьками, джеклондонскими типами и фотосинтезом. Эпилог – прощание с Амуром: круиз на теплоходе через семь лет, в другую эпоху, сделанный другим человеком, уже как бы и не кольчемцем. Кольчем погрузился в "сон золотой". Недосказанный, недосмотренный фильм чужой памяти.
Истинное творчество всегда одиноко. Компенсация за одиночество – магия вечного теперь присутствия автора в стихах, которым предстоит самостоятельная судьба. Шаманизм таки забрал свое... а может, просто, талант никогда и никому не прощается: поэма увидела свет только после смерти поэта. Ликвидирован и пост Экспедиции, собаки съедены, отстреляны на шапки, спились ихтиофаги, сгорел листвяг... А Дракон?.. Наверное, Дракон остался – и мерцает. Трансформировался опять, как всегда, во что-то пронзительное. Может быть, и в эти стихи, которые – сама жизнь, и сама жизнь – стихи, вроде бы как что-то однородное, от слова "родное". Или вы считаете, что это не стихи? Напишите эту прозу в строки, тогда все увидят:
"Я поднимаю свечу с ореолами.
Тени бросаются. - Добрые тени?
Дом мой такой – поворот вокруг печки:
Вот Диоген по-кольчемски.
Тени и светоч? Последний эффект?
Я продержался, как было предписано:
- Занавес... Самый последний сегодня –
Пьеса была содержательной".
Кольчемы у всех свои, у всех разные, и ценны они тем, что с помощью кольчема можно стать больше своего мира, а можно найти себя в разнообразии кольчемов, отразившись в них, как в разных зеркалах. Ты можешь вырасти в одном доме, и знать его назубок, но тебе открыты и другие дома, другие сознания. Жизнь – штучный товар, но каждая жизнь может выйти за свои рамки, устроив перекличку сознаний.
Больше всего что поражает – как ТАКУЮ книгу смогли издать сегодня. В эпоху торжества воинствующей серости, неудержимого забвенья романтизма, в эпоху, когда музы наук и искусств вышли на панель. Когда даже самая "элитная" литература – "с душком": соревнованье средь талантливых, кто идеалы побольше испачкает. И среди всего этого декаданса – такой вот специфический, научно-персонально-эклектический роман в стихах, озарение любовью к жизни.
Могу только поздравить Президиум ДВО, издательство “Дальнаука” – всерьез поблагодарить за смелость. За бескорыстие. За неожиданное открытие, которое они преподнесли миру. За то, что вот так откровенно нарушили законы "попсовой" эпохи. За то, что подарили "общенье без возврата".
"... Последняя страница? С цветными облаками, уродцами на ниточках. Амур мой закрывается – скорей всего, навеки. Я знаю весь набор его чудес. Включая и тропинку в тропе перегоревшей. И колышки, к которым мы привязаны".
А ваши колышки?.. Не потянуло отвязаться?..
